С. Крыкин (THRACIA, 8, 1988)

4.

В целом вопрос о широкой представленности уроженцев Подунавья в центре римской оккупации Северного Причерноморья не вызывает сомнений у исследователей. Именно из-за их обилия где-то в середине II в. в Херсонесе произошел переход от дорического диалекта на койне [161]. Что касается более ранних эпох, то инфильтрация фракийской антропонимии безусловно имела место, хотя и была очень слабой. Эпитафия III в. до н. э. [162] называет имя Далиса, сына Клейта. Казалось бы, антропоним такой же, как и Далас, т. е. фракийский, но это не так, и не случайно В. И. Кадеев [163]усомнился. Патронимик — аристократический, и имя не является сокращенным от двусоставных фракийских типа Даладзелмис [164], а теофорным греческим [165]. В 1960—1961 гг. в башне Зенона были найдены надгробные стелы IV—III вв. до н. э.

На дорическом диалекте выбиты имена целой группы граждан-современников, среди которых и имя женщины [166] и[167]. Второй антропоним выразителен: невольно напрашивается связь с фракийской богиней Луны Мендис. Как и в случае с ЛИ, Делоптихос — это греческое теофорное имя, образованное от фракийского теонима. Антропоним Мендис и производные от него известны в Византии, Кизике, Солуни и Олинфе [168]. Вместе с ЛИ Мендико Э. И. Соломоник причисляет к разряду фракийских по происхождению и женское имя Марко [169]. В. Н. Даниленко, анализируя просопографию Херсонеса IV—II вв. до н. э., остановил свое внимание на группе стел, обнаруженных в башне Зенона, и высказал предположение о связи семей Мендико и Марко через брак сына Мендико и внучки Марко [170]. Этот возможный факт констатировал бы матримониальную традицию категории, граждан Хереонеса, связанных узами родства по матерям — западнопонтийкам или малоазийкам. Но, к сожалению, наблюдение носило поверхностный характер, не учитывало палеографических тонкостей и потому оказалось ошибочным [171]. Кроме того, известен только второй компонент фракийских композитов — „марко", а как отдельное имя оно не засвидетельствовано [172]. Среди эпиграфики Херсонеса II в. до н. э. однажды был упомянут некий  [173]. Этот антропоним встречается во Фракии, но он — восточный и не связан с именем Бас (фрако-малоазийским?). К тому же времени относится и надпись из Херсонеса па койне:  [174]. Происхождение имени мужа не вызывает сомнений, однако издатель, В. В. Латышев, счел этих людей уроженцами Боспора.

Во всяком случае, они не были гражданами Херсонеса. Трижды встречалось исследователям херсонесской просопографии ЛИ  — в надписях IV и III вв. до н. э. [175] и как имя дельфийского проксена в 192 г. до н. э. [176]. И. И. Руссу идентифицировал антропоним как фракийский от корня Bist- [177]. Э. И. Соломонiк [178] определила имя как ирано-малоазийское или иранское, но, вероятно, ближе к истине, ученые, констатировавшие распространение ЛИ  и других от корня Bist- в Малой Азии (греко-малоазийское) [179] или же по происхождению лидийское, но по корню мало-азийское [180]. И, наконец, можно разделить последнее заключение Э. И. Соломоник о том, что фракийская антропонимия проникла в Херсонес в первые века новой эры вместе с римским гарнизоном из Подунавья, а в эллинистический период — преимущественно через Малую Азию [181] благодаря связям с метрополией. Как это было свойственно дорическим колониям, Херсонес долго не поддавался варваризации (вплоть до прихода римлян), намеренно оберегая этническую чистоту своей гражданской общины. Гетские образцы керамики от скифов Крыма сюда не проникли, и это показательно. Говорить о наличии фракийского этнического субстрата в Херсонесе можно только начиная со II—III вв., когда здесь оказываются солдаты I Италийского и XI Клавдиевого легионов, а также вспомогательных войск, обильно пополнявшихся на местах лагерования на дунайском лимесе. До того наблюдалась лишь слабая культурная инфильтрация, чуть коснувшаяся херсонесского ономастикона, да и то опосредованно.

Подводя итог рассмотрению перечня просопографии И. И. Руссу, следует заметить одну неточность. В Ольвии никогда не было такого антропонима, как Поробонус [182], и это должно быть оговорено. Колоритный фракийский теоним [183] проник в позднеантичный город [184] с воинами римских оккупационных отрядов-вексилляций. Аналогично этому в Херсонесе конца II — первой половины III вв. был популярен культ Зевса Димеранского ([185]), или иначе — Диберанского (алтарь  [186]). В любом случае эпиклеза является бесспорно фракийской и свидетельствует о явном проникновении в эту область романизованных фракийцев.

Естественно, что проблема идентификации фракийского этнического субстрата имеет многоплановый характер. Ономастика является самым убедительным источником, поскольку хорошо поддается датированию и часто выступает самым лучшим этнодифференцирующим источником. Мне кажется, что можно дополнить ранее рассматривавшийся материал о наемничестве при Спартокидах [187]. Думается, есть факты, которые соответствуют сообщению Диодора о наличии в IV—III вв. до н. э. крупных отрядов греческих и фракийских наемников у боспорских правителей. В Анапе был найден список имен, датированный первой половиной III в. до н. э. [188], где значатся  (македонское имя с фракийским патронимиком) и . Еще любопытнее перечень имен того же времени, но уже не из Горгиппии, а из Пантикапея [189]:  — имена македонское, греческие, фракийское, малоазийские. Вероятно, это были наемники. Вполне допустимо, что часть воинов (по образцу эллинистической Малой Азии) осталась на военное поселение (), как это предположил В. В. Латышев [190]и как считается доныне [191]. Именно по этому каналу осуществлялось этническое проникновение восточно-балканцев на Боспор в IV—III вв. до н. э., помимо каких-то династических связей Спартокидов и менее ощутимой и эффективной естественной инфильтрации через Западный Понт. После заключения брака с Гипепирис, Аспург, возможно, принял фракийское царское имя Рескупорис [192], и тогда вполне логично ожидать появления (особенно в первое время) свиты и воинов из окружения родственного сапейского рода во Фракии [193]. В 45 г. скончался последний одрисский династ и страна стала римской провинцией, однако несколько позже римляне вполне могли перебросить на Боспор какие-то вспомогательные войска [194], в том числе и фракийские отряды [195], взамен более удобных для ведения войн с даками боспорских вспомогательных отрядов. Вопрос о пребывании фракийских когорт в Северном Причерноморье был недавно затронут [196], однако понадобятся еще и специальные исследования.

Таковы результаты самого общего рассмотрения фракийской просопографии Северного Причерноморья. Собственно, первым к решению проблемы идентификации восточного субстрата в регионе приступил еще М. И. Ростовцев [197], который открыл первые ирано-фракийские аналогии из Фракии и Боспора. Впоследствии этот вопрос поднял и пытался изучить его в комплексе В. Д. Блаватский [198]. Теперь, поскольку накоплено немалое количество материалов, требуется более обстоятельная разработка. Многие источники спорны и противоречивы, поэтому здесь предложена гипотетическая связь изучения антропонимики и лепной керамики с точки зрения нынешних представлений. Ряд моментов, касающихся проблемы идентификации, уже хорошо освещен и не нуждается в особых комментариях. Издавна уделялось пристальное внимание проникновению на земли Северного Причерноморья мелкой вотивной пластики, поступавшей в Северо-Западное Причерноморье и Крым из римского Западного Понта. Первым сделал сводку о такого рода памятниках еще М. И. Ростовцев [199], после чего его дополнили В. Д. Блаватский [200], а в последнее время и А. Н. Щеглов [201]. Изображения Фракийского всадника известны из Тиры, Ольвии, Херсонеса и Харакса. Что касается множества других барельефов II—III вв., то все они имели особый отпечаток провинциальной римской культуры, сложившейся тогда в Нижнем Подунавье. В пору усиления значения фракийского этнического элемента в римских дунайских войсках многие чуждые Мезии и Фракии по происхождению культы приобретают колоритные черты: фракийские эпиклезы, характерные атрибуты и особенности иконографии, даже специфически стереотипную манеру исполнения барельефов и т. д. Особенно остро это чувствуется на территориях, включенных на какое-то время в состав провинции Нижняя Мезия. В Ольвии это новое мощное фракийское влияние значительно перекрыло прежнее варварское (главнымобразом скифское) [202].

В Северо-Западном Причерноморье, как и в Западном Понте, уже обнаружено множество монет-стрелок. Независимо от их происхождения [203] они были одинаково популярны в обоих регионах и пока не дают представления о реальном направлении возможного влияния, т. е. пока не могут служить этнодифференцирующим источником. Точно так же нельзя определить конкретно очаг распространения браслетов с головками змей на концах, потому их фракийская этническая атрибуция, имевшая место ранее, беспочвенна. Некоторые проявления социально-экономических отношений, идеологии и культуры в северопонтийском регионе и на Балканах ощущались почти стандартно, но с огромной разницей в хронологии (домашние жертвенники: эгейские — фракийские — скифские) или почти одновременно: Фракийский и боспорский всадники. Купольные гробницы по образцу микенских появляются в разных уголках Восточного Средиземноморья, но типологически наиболее близки к боспорским гробницам памятники из Македонии и Фракии. Быть может, восприятию идеи способствовали династические связи Спартокидов с Одрисами, но это само по себе не доказано и упирается в столь же проблематичный вопрос о фракийском происхождении династии правителей Боспора конца V—конца II вв. до н. э. Гораздо конкретнее материалы из Северо-Западного Причерноморья. В ольвийском некрополе курган 1913 г. содержал два погребения IV—III вв. до н. э. при постройке которых сочетались местные традиции с западным влиянием: одни склеп, круглый по форме, но грунтовый, второй склеп каменный, с ольвийскими двускатными перекрытиями над камерой, однако с длинным горизонтальным дромосом, выложенным из камня и сверху оформленным полуцилиндрическим сводом в традиции Фракии. Примерно к этому же времени относятся и два каменных склепа с полуцилиндрическими сводами — 32/1907 и 10/1907, имеющие аналогии в Одессосе и Каллатии [204]. Показательна посредническая роль (в том числе и в культурном плане) западно-понтийских полисов, но вместе с тем удивительно совпадение по хронологии с практикой строительства сводчатых гробниц во Фракии. После длительного перерыва традиция возобновилась в Ольвии и в Тире во II—III вв. [205], опять же в период генерализации связей с левым Понтом.

Боспор не испытал довлеющего проникновения придунайской провинциальной культуры, во многом сохранив самобытность своего этнокультурного облика. В I—середине III вв. здесь господствуют свои сильно профилированные формы фибул [206], тогда как западнее превалировали римские провинциальные образцы. Мнтраизм проник на Боспор в своем иранском облике [207], в то время как в западные области региона он проник позже в дунайской редакции. Героизация умерших в виде всадников, некоторые изображения которых весьма близки по иконографии Фракийскому всаднику, имели место на Боспоре [208], но это явление гораздо ближе эллинистической Малой Азии. Так, в районе Кизика всадники-герои известны на надгробиях III в. до н. э. — III в. н. э. На одном из них, относящемся к I в. до н. э. [209], сохранился фракийский патронимик, и это единственный намек на вероятное восприятие конного антроподемона фракийцами (вифинами?) в столь раннюю эпоху. Традиция была перенесена на Боспор задолго до сложения культа Хероса, и прибывшие туда фракийцы охотно ее поддержали. Упомянутый в прошлом веке якобы найденный на Боспоре Херос с характерной иконографией и надписью дедиканта-фракийца едва ли происходит оттуда и не случайно не попал в Корпус боспорских надписей.

При трактовке межпонтийских связей необходимо комплексно подходить к каждому факту. Необходима четкая этническая интерпретация любой важной детали, явления, процесса. Трехчленная схема Фракия—Западный Понт—Северное Причерноморье или Фракия—лимес—Северное Причерноморье (для ранних эпох возможна и другая: Фракия—Малая Азия—Северное Причерноморье) [210] определенно должна отличаться от двучленной Западный Понт—Северное Причерноморье [211] (или же Рим—Северное Причерноморье), между ними реально существует еще один член, но генетически чуждый Подунавью. Непосредственное взаимодействие встречается редко, поэтому нельзя спешить с оценкой явления, считая его „фракийским". Такая оценка будет более реальной, если сначала учесть контактную среду, т. е. в данном случае города Западного Понта, которые на различных этапах своего развития иногда активнее взаимодействовали с малоазийскими полисами, чем с фракийским хинтерландом.

Даже редкие находки собственно фракийских монет в Ольвии и Тире [212] свидетельствуют скорее об активном посредничестве граждан левого Понта, чем о возможности прямых контактов. Этническое проникновение вероятно лишь в полисах Северо-Западното Причерноморья в колонизационный период, и пока трудно сказать, откуда могли появиться геты - из Истрии или со Среднего Поднестровья. Во второй половине IV— III вв. до н. э. геты прочно осваивают все Поднестровье, их отдельные группы продвигаются на восток до Бугско-Днепровского лимана и одновременно сохраняются все еще прочные контакты Северного Причерноморья с западным берегом Понта. После походов Биребисты геты вновь надвигаются на античные центры Северо-Западного Причерноморья вплоть до низовьев Днепра. Приход римлян не изменил поначалу этнической ситуации, подлинные фракийцы впервые появились в Херсонесе в составе дунайских вексилляций. На Боспоре заметны слабые следы фракийского наемничества в IV—III вв. до н. э., а в I—III вв. фиксируется большой приток балканцев — вероятное следствие полуфракийского происхождения династии Аспурга. Готское нашествие затушевывает всякие фракийские этнокультурные реликты почти во всем регионе и знаменует начало последнего этапа античной истории Северного Причерноморья.

СОКРАЩЕНИЯ:

ИАК	Известия Археологической комиссии
КБН	Корпус боспорских надписей. М.; Л., 1965
КСИА	Краткие сообщения ИА АН СССР. М.; Л.
ЛНХТ	Соломоник, Э. И. Латинские надписи Херсонеса Таврического. М., 1983
НО	Надписи Ольвии (1917—1965). Л., 1968
НЭПХ	Соломоник, Э. И. Новые эпиграфские памятники Херсонеса. Киев, 1964, 1973
IK 18, I	Inschriften griechischer Stadte aus Kleinasien. Bd. 18, Teil I. Die Inschriften von Kyzikos und Umgebung. Grabtexte. Bonn, 1980
IMM	Die Inschriften von Magnesia am Menander. Berlin, 1900
IPE	Inscriptiones antiaua orae septentrionalis Ponti Euxini grecae et latinae
ISM I	Inscriptile din Scythia Minor grecesti si latine. Vol. I. Histria si imprejurimele. Bucuresti, 1983

[Previous]
[Back]

161. I Р Е, I2, № 425, 508, 513, 518 — комм.; Г р а к о в, Б. Н., Ю. Г. В и н о г р а д о в. Новые надписи из Херсонеса Таврического. — ВДИ, 1970, 3, 128—133.

162. Н Э П X, № 167.

163. К а д е е в, В. И. Цит. соч., с. 97, прим. 87.

164. Г е о р г и е в, Вл. Цит. соч., с. 44.

165. M а s s о n, О. Rez.—Kratylos 1960, 2, р. 172; М i h a i l о v, G. Les Thraces, 37; Г и н д и н, Л. А. Цит. соч., с. 38.

166. Н Э П X, № 30.

167. Т а м  же. № 147.

168. D е t s с h e w, D. Цит. соч., 50—51, 293—294; В л а х о в, К. Цит. соч., с. 38.

169. Н Э П X, 1973, 147—148 прим.

170. Д а н и л е н к о, В. Н. Просопография Херсонеса IV—II вв. до н. э. (по эпиграфическим данным Северного Причерноморья). — В: Античная древность и средние века, 4. Свердловск, 1966, с. 172,

171. Н Э П X, 1973, с. 152.

172. Б о я д ж и е в, Д. Към въпроса за типовете съставки, участвуващи в композицията на двусъставните тракийски лични имена. — Thracia antiqua, 1978, 4, с. 90.

173. Н Э П X, № 183.

174. I Р Е, № 523.

175. Н Э П X, № 165; С о л о м о н и к, Э. И. Из истории религиозной жизни в северопонтайских городах позднеантичного времени. — ВДИ, 1973, 1, с. 75, No 7.

176. R u s s u, I. I. Elementele. . . , р. 319.

177. R u s s u, 1. I. Limba. . . , р. 60.

178. С о л о м о н и к, Э. И. Цит. соч., с. 75.

179. Z g u s t a, L. Kleinasiatische. . ., p. 681.

180. R о b e r t, L. Цит. соч., с. 303, 311.

181. С о л о м о н и к, Э. И. Цит. соч., с. 76.

182. R u s s u, I. I. Elementele. . . , p. 327.

183. Б е ш е в л и е в, В. Епиграфски приноси. С., 1952, с. 66, № 111; В е л к о в, В., И. А т а н а с о в а. Латински надписи от Рациария. — ИАИ, XXX, 1967, 144—146, № 1.

184. I Р Е, I², No 171.

185. З о л о т а р е в М. И. Kу6oк с посвящением Зевсу Димеранскому из округи Херсонеса. — КСИА, 168, 1981, 56—58.

186. Г р а к о в, Б. Н., Ю. Г. В и н о г р а д о в. Цит. соч., 129—134, рис. 2; Н Э П X, 1973, 92—94.

187. Б л а в а т с к и й, В. Д. Очерки военного дела в античных государствах Северного Причерноморья. М., 1954, с. 71 сл.; Об этническом составе. . . , 97—106; Сокольский, Н. И. О наемниках на Боспоре в IV—III вв. до н. э. — СЛ, XXVIII, 1958, 298-307, и др.

188. К Б Н, № 1137.

189. Т а м  ж е, № 109.

190. Л а т ы ш е в, В. В. Эпиграфические новости из Южной России (находки 1901 —1903 гг.). - ИАК. 10. СПб., 1904, с. 15.

191. Г а й д у к е в и ч, В. Ф. Боспорское царство. Л., 1949, с. 347; G а j d u k e v i с, V. F. Das Bosporanische Reich. Berlin, 1971, p. 369.

192. Г а й д у к е в и ч, В. Ф. Цит. соч., с. 324; G а j d u k е v i с, V. F. Цит. соч., с. 339.

193. В l a w a t s k у, W. Le probleme de la population de langue thrace dans la region du Kouban et dans l'Etat du Bosphore. — Separata de la Revista de la Universidad complutense (Homenaje a Garsia Bellido, II), XXV, 1976, p. 104, 188—189.

194. К Б Н, № 691, 726.

195. Там ж е, № 666: надгробие II вв. н. э. Дидзаса, сына Битюса, центуриона и начальника фракийской когорты.

196. Ш е л о в. Д. Б. Римляне в Северном Причерноморье во II в. н. э. — ВДИ, 1981, 4, 52—63.

197. Р о с т о в ц е в, М. И. Надпись на золотом сосуде из ст. Mигулинской. — ИАК. 63. Пгр., 1917, 106—108.

198. Б л а в а т с к и й, В. Д. Фракия и Северный Понт. — КСИА, 89, 1962, 94—96.

199. Р о с т о в ц е в, М. И. Святилище, 1—40.

200. Б л а в а т с к и й, В. Д. Харакс. — МИА, 19, 1951, 256—258.

201. Щ е г л о в, А. Н. Фракийские посвятительные рельефы из Херсонеса Таврического. — В: Древние фракийцы в Северном Причерноморье (==МИА, 150). М., 1969, 135—177; Вотивные рельефы западно-понтийского и фракийского типов. — В: Античная скульптура Херсонеса (Каталог). Киев, 1976, 40—49, № 91—110.

202. Р у с я е в а, Г. С. Негрецькi елементи в peлiгii Ольвii римського часу. — Археологiя, (Киiв), 37, 1982, 3—16.

203. Р у б а н, В. В. О хронологии соотношения литых стрело- и дельфиновидных монет на территории Нижнего Побужья. —В: Нумизматика античного Причерноморья. Киев, 1982, 15—20; 3 а г и н а й л о, А. Г. Каменский клад стреловидных литых монет. — В: Нумизматика античного Причерноморья. Киев, 1982, 20—28.

204. П а р о в и ч - П е ш и к а н, М. Некрополь Ольвии эллинистического временя. Киев, 1974, с. 28, 38—52, 173—174, 198.

205. Г е в и р ц, Я. Г. О сводах в постройках Ольвии. — Труды Всероссийской Академии художеств, I, 1947, 1—14; С о н, Н. Д. Склеп первых вв. н. э. из окрестностей Тиры. - В: Памятники древних культур Северного Причерноморья. Киев, 1979, 100—105.

206. А м б р о з, Л. К Экономические связи и передвижения народов па юге европейской части СССР I в. до п. э. — IV в. н. э. (по археологическим данным) (автореф. канд. дисс.). М., 1964, с. 12; Фибулы юга Европейской части СССР (II в. до н. э. — IV в. н. э.). М., 1966, с. 94.

207. Н а й д е н о в а, В. Митраизм Нижней Мезии и Фракии (I—III вв. н. э.). (автореф канд. дисс.). М., 1975, 1—21. В l a w a t s k у, W., G. К о с h е l е n k о. Le culte de Mithra sur la cote septentrionale de la mer Noire. Leiden, 1966, 35—36.

208. К р ы к и н, С. М. К вопросу о Боспорском всаднике. — Thracia antiqua, 1980, 5, 5-14.

209. I K, 18, 1, № 577.

210. Щ е г л о в, А. Н. Два вотивных рельефа из Ольвии. — Записки Одесского археологического общества, II (35), 1967, 255—259; С о л о м о н и к, Э. И. Цит соч., 55—57.

211. К о б ы л и ц а, М. М. Новые находки скульптуры в Пантикапее. — МИА. 103 1963, 186—189; Б а л к а н с к а, А. Търговски връзки между Одесос и Пантикапей през елинистическата епоха. — В: Изследвания в чест на К. Шкорпил. С., 1961, 323—327.

212. Д и а м а н т, Э. И. Цит. соч., 114—117.