С. Крыкин (THRACIA, 8, 1988)

2.

После походов Биребисты в середине I в. до н. э. весь район вдоль побережья Северо-Западного Причерноморья надолго оказался под непосредственным влиянием гетов. В эту пору фракийская керамика в изобилии попадает в Тиру [52], в это же время она основательно представлена в Ольвии и близ нее [53]. Если раньше доминирующим типом была керамика со скифского Каменского городища [54], а гетская керамика проникала в Ольвию лишь как незначительный инфильтрат, то теперь, в условиях дальнейшей варваризации населения и причудливой синкретизации его культуры, этническая ситуация в городе и его округе усложнилась.

Следует заметить, что работа, построенная на базе изучения лепной керамики без каких-либо прочих дополнительных данных, требует особой осторожности. Еще в эпоху ранней бронзы племена из Северного Причерноморья проникали в Придунайско-Балканский район [55], благодаря чему позже можно было проследить некоторые межрегиональные аналогии форм керамики и изделий из бронзы. Контакты между этими племенами имели место и в последующие эпохи, поэтому нельзя смешивать культурные традиции с этническими связями в данный хронологический период. Иногда кажущаяся идентичность форм и технологии объясняется лишь сходными условиями развития в социальном и историко-географическом плане, а то и просто случайностью. Поэтому широкое распространение на Елисаветовском городище в устье Дона сосудов с ручками-упорами в V—III вв. до н. э. при гармоничном соответствии прочих типов керамики, подобным типам, происходящим из эталонно скифского Каменского городища [56], отнюдь не означает фактического проникновения сюда выходцев с Восточных Балкан. Керамика с ручками-упорами в первые столетия новой эры бытовала одновременно у крымских скифов, меотов и сарматов [57]. Однако фракийские образцы неоспоримо представлены в позднескифских городищах Приднепровья [58].

Многие типы были свойственны не только гетам, но и носителям развившейся в то время зарубинецкой культуры. Так, например, найденная ручка сосуда с заостренной верхушкой напоминает зооморфные ручки сарматских кувшинов, но в неменьшей степени и фракийскую ansa cornuta [59]. В Неаполе хорошо известен тип биконического вытянутого горшка с 3—4 выступами-упорами или шишечками по середине его высоты, происхождение которого многие ученые объясняют самой традицией скифской керамики [60]. Однако можно проследить тенденцию его проникновения в Приднепровье от гетов, у которых этот тип сложился еще в латенскую эпоху, а оттуда — в Крым [61]. Характерные „дакийские чаши" засвидетельствованы в Северном Причерноморье в позднеантичной Орловке [62], в Тире [63], в Ольвии [64]и близ нее — на Козырке [65], в позднескифских городищах Знаменка, Гавриловка и Любимовка [66], а также в Золотой Балке [67]. Как известно, „дакийские чаши" были распространены в Подунавье в I в. до н. э. — III в. н. э. и, что любопытно, в скифских городищах они появились уже на рубеже новой эры, т. е. почти сразу после походов Биребисты.

У крымских скифов эти чаши пока не засвидетельствованы, поэтому вызывает удивление одна такая находка в некрополе Золотое (европейская часть Боспора, в 31 км к северо-западу от Пантикапея) в погребении I в. до н. э. [68] Из-за отсутствия каких-либо иных деталей восточно-балканского „контекста" найденный сосуд можно считать подобием „дакийской чаши", своеобразным „омонимом" гетского типа лепной керамики [69]. Первоначально дакийские формы лепных сосудов (горшки с горизонтально отогнутым краем) появляются на Боспоре в I в. н. э. [70], лишь во II—III вв. широко распространилась посуда с ручками-упорами в виде выступов. Именно это, в сочетании с достаточно широко представленной тогда на Боспоре фракийской просопографией, и является показателем знаменитой „фракизации" царства той поры [71]. Однако вопрос о фракийской керамике на Боспоре остается крайне спорным. Действительно, в I—IV вв. здесь употреблялись крупные горшки с ручками-упорами в форме горизонтальных выступов или дугообразных налепов [72] (в Тиритаке, Илурате, Мирмекии, Пантикапее, Нимфее, Танаисе). Однако до того они имелись на Елисаветовском городище (V—III в. до н. э.), позже, в III—I вв., в Фанагории, в Восточном Приазовье, в Неаполе Скифском, а в первые века новой эры на Семибратнем городище на Кубани и в том же Неаполе [73].

Сосуды с коническими выступами [74] появляются в Неаполе со времени его основания (III—II в. до н. э.) и позже, имея аналогии в Тиритаке и Илурате в пластах первых веков новой эры. Типы сосудов с ручками-упорами встречаются в скифских памятниках IV—II вв. до н. э., однако эта деталь более свойственна гетской керамике IV—III вв. до н. э., кроме того, она применялась племенами зарубинецкой культуры (II в. до н. э. — II в. н. э.), в первые века новой эры отмечена у сарматов в Северном Причерноморье и в Паннонии, а также известна на Северном Кавказе [75]. Ручки-налепы как элемент часто встречаются на позднескифских городищах Приднепровья и в скифском Крыму и, вероятнее всего, именно отсюда во II—III вв. они попадают на европейский Боспор. Несколькими столетиями раньше Фанагория испытала на себе определенное влияние варварских городищ Нижнего Дона и Кубани, иначе трудно объяснить большой хронологический разрыв и разнообразие форм при наличии важного общего элемента [76]. Бесспорно, керамический комплекс Боспора по мере его нарастания в века варваризации материальной культуры и быта подвергался влиянию ближайших соседей, этим и объясняется проникновение позднескифских и сарматских типов лепной керамики. Фракийские формы и функциональная орнаментация попадают на Боспор в опосредствованном виде с запада через Нижнее Приднепровье и Крым, поэтому они весьма отдаленно напоминают оригиналы.

Ввиду этого трудно поставить данный этнодифференцирующии материал в один ряд по значимости с надежно датируемой и характерной фракийской просопографией Северного Причерноморья. Нельзя сравнить его также и с такими фактами, как близость мотивов в надгробной пластике Боспора и Фракии (сопоставление барельефов из Пантикапея с изображениями Фракийского всадника), существование династических связей домов Спартока и Аспурга. Все это заставляет предполагать, что Боспорское царство в наибольшей степени было связано с собственно Фракией,гораздо более развитой и эллинизированной по сравнению с исконными землями северных фракийцев — гетов и даков. Смешивать качественно различные категории источников недопустимо без конкретного анализа каждого из них, однако для постановки этнологического вопроса сам факт привлечения варварского и варваризованного керамического материала чрезвычайно полезен [77]. Очень ценен также опыт совмещения данных ольвийской эпиграфики с наблюдениями керамистов [78]. Однако если у эпиграфистов имеются определенные принципы работы над просопографией [79], то у исследователей античной лепной керамики полного единства мнений пока нет.

Не раз высказывалось мнение о принадлежности всей лепной керамики, наряду с гончарной, греческим поселенцам [80]. Тем не менее бросается в глаза сходство или идентичность лепной керамики колоний с типами, господствующими среди варварского окружения. К. К. Марченко убедительно доказал несомненную инфильтрацию варварского субстрата в эллинскую среду уже в период колонизации, о чем свидетельствуют формы и технология изготовления некружальной керамики [81]. Ранняя просопография античных колоний немногочисленна и крайне редко содержит варварские имена, но это отнюдь не повод считать население моноэтническим. Решающую роль при идентификации варвара или чужеземца-эллина всегда играет историко-археологический контекст [82].

Сложность состоит и в том, что у греков рано появился обычай использовать теофорные, этнофорные или просто характерные антропонимы своих варварских соседей. Ю. Г. Виноградов [83], скорее всего, прав в своем мнении об эллинском происхождении единственного доныне известного в Ольвии догетского периода „фракийца" —  [84]. Надежный греческий патронимик при характерном фракийском имени — вполне возможное сочетание для Истрии, где уже в конце VII—VI вв. до н. э. появилась гетская керамика, свидетельствующая о проникновении представителей местных племен в хору и в сам город [85]. Фракийский субстрат в Истрии присутствовал, так же как были в ходу и фракийские имена (см. из Ренеи ) [86]. Раньше середины IV в. до н. э. геты не могли попасть в Ольвию через степи Северо-Западного Причерноморья. Этому мешала активизация степных скифов. Потому и фракийская керамика в V—первой половине IV в. до н. э. в Ольвии отсутствует. И еще один немаловажный факт — обнаруженные в Тире и Ольвии середины IV—III вв. до н. э. гетские образцы имеют хорошие аналогии именно в левопонтийских городах [87]. Случай со Спартаком показателен, поскольку по подсчетам Т.Н. Книпович [88], из 255 известных ей имен из Ольвни VI—I вв. до н. э. только 4 можно признать греческими (включая и указанное). Естественно, что в раннюю эпоху варварский субстрат был немногочислен и проникновение в гражданскую общину произошло в результате глубокой эллинизации и фактической ассимиляции. Поэтому гетская инфильтрация не могла отразиться в эпиграфике той поры. Гораздо определеннее было проникновение черт фракийской культуры опосредствованно через полисы Западного Понта. По-иному нельзя объяснить пример почитания в Ольвии III—II вв. до н. э. благосклонно внемлющего Героя-Асклепия (), о чем свидетельствует посвящение коллегии ситонов и еще один фрагмент [89].

В ходе недавней полемики выяснилось, что заблуждаются те исследователи, которые „исходят из представления о моноэтничности миграционных групп на начальном этапе заселения Северного Причерноморья" [90]. Возобладало мнение „против этнической однородности населения, да еще в отрыве от динамики развития полисов" [91]. Был упущен из виду важный момент — метрополиями северопонтийских полисов являлись города Малой Азии и отчасти (в Северо-Западном Причерноморье) античные центры в Западном Поnте. Когда Плинiй Старший (Nat. Hist. VI, 20) отмечает, что карийские мореходы в доколонизацнонный период плавали в Меотиде, он без сомнения имеет в виду милесийцев — жителей крупнейшего в Кариi города. Если вспомнить раннее свидетельство Геродота (Hdt. I, 146) о давней милетской традиции жениться на карийках, то становится ясным один из источников появления негреческой просопографии в крупнейшей метрополии античного мира.

Т. В. Блаватская [92] констатировала бытовавший во многих малоазийских полисах обычай номинации знатных граждан варварскими именами, и не случайно среди стефанофоров Милета в VI в. до н. э. отмечены носители имен, образованных от фракийского корня . Эти теофорные этнонимы восходят к переднеазиатскому (скорее лидийскому, чем фракийскому)  и в это время отмечены в Кизике, Киме, Магнезии на Меандре [93], а много веков спустя в Риме [94] и во Фракии [95]. Их можно считать греческими [96]. Таким образом, в Северное Причерноморье при колонизации могли попасть негреческие по происхождению имена, которыми были названы. чистые эллины. С другой стороны, западная часть Малой Азии была заселена в эпоху колонизации фракоязычными и родственными фракийцам племенами. Так, метрополия Херсонеса Таврического, Гераклея Понтийская, держала в своем подчинении область фракийцев-мариандинов [97], что допускало — пусть в минимальном масштабе — естественную этническую инфильтрацию в город. Только дальнейшие исследования смогут показать степень опосредствованного варварского влияния.

И все же думается, что отрыв от метрополии после колонизации ускорил полное усвоение старых. малоазийско-варварских традиций перед возможностью соприкосновения с новой этнически и культурно чуждой средой. А такие традиции, иногда связанные непосредственно с фракийцами, существовали — взять, к примеру, сообщение Павсания (Paus. VII, 5—6) об имевшемся в Эритрах храме Геракла, специально для, женщин, фракийского происхождения. Связь с городами Малой Азии поддерживалась на протяжении всей античной истории Северного Причерноморья.и именно оттуда поступал слабый поток особой категории фракийской ономастики. Однако, следует учитывать такие „важные моменты" как: а), распространение в Малой Азии множества антропонимов без видимой; этнической интерпретации (типа „детских имен" Л. Згусты [98]); б) непревзойденное по разнообразию происхождения и хронологии богатство малоазийской просопографии, вызывающее серьезные разногласия в трактовках ученых-лингвистов; в) некоторые неясности, касающиеся исторической географии и этнической истории Балкан во взаимодействии с Передней Азией в периоды расселения фракийских племен.

Уже пересмотрено давно высказанное предположение о родстве фригийского и фракийского языков [99]. Фригийцы, согласно нынешним представлениям, были самостоятельным, этносом и даже долгое время являлись определенным анклавом в Эгеиде [100]. Именно поэтому некоторые имена, считавшиеся фрако-малоазийскими, по сути таковыми не были. Распространение антропонимов: во фракийском этническом, ареале (прежде всего в эллинистическую и римскую, эпохи) далеко не всегда соответствует их реальному происхождению. В последнее время много писали о широком проникновении на позднеантичные Балканы выходцев из Малой Азии, Сирии, Египта [101]. Некоторые, факты коснулись, и фракийской просопографии Северного Причерноморья. Несколько имен были определены как занесенные переселенцами (Апфос, Дадас, Дзенис), констатирована омофония фракийского и греческого антропонимов Салос (фракийское ; и малоазийские дериваты , ; ср. греческое ).

Пока не ясно, допустимо ли считать имена на  и  дериватами от одного корня или же это случайное созвучие двух различных. Так или иначе, категория фрако-малоазийских имен и их модификаций сводится до минимума и поэтому из числа предложенных И. И. Руссу [102] фракийских антропонимов, обнаруженных в Северном Причерноморье, следует исключить, кроме определенно иранских, и малоазийские. Ономастика Фракии состоит по крайней мере из восьми компонентов, относящихся к различным этносам и различным эпохам [103], но для античной эпохи важен стабильный для данного региона ономастикон, восстановленный по памятникам эпиграфики и из нарративных источников. В силу того, что Малую Азию и Северный Понт связывали прочные узы без непременного посредничества городов Западного Понта, начатое выявление выходцев из Малой Азии на других берегах Черного моря [104] представляется очень актуальным.

Многие имена из списка И. И. Руссу, кроме Северного Причерноморья, встречаются и во фракийском ареале, однако не исключена возможность, что некоторые из них распространялись в обратном направлении — т. е. с севера на юг и юго-запад. О сложности интерпретации свидетельствует один показательный пример: в надписи IV в. до н. э. из Пантикапея представлен  [105]. При малоазийском патронимике имя — безусловный хапакс, только из Ликии происходит некоторое соответствие  [106]. Однако Л. Згуста решился объявить его фракийским [107], несмотря на отсутствие соответствия в самом фракийском ареале, поддерживая тем самым сторонников фракокиммерийской гипотезы в отношении доскифского Северного Причерноморья. Даже трудно определить, является ли это имякомпозитом или же это односоставный антропоним, расширенный суффиксом. При этом возможный суффикс … нельзя считать непременно иранским [108] или вообще этнодифференцирующим, в силу установленных явлений частой омонимии морфологических частиц как формантов, так и корневых элементов в Средиземноморье [109]. Такой суффикс употреблялся во Фракии и Египте и вполне может быть объяснен региональной спецификой [110].

Вопрос об этнической интерпретации ЛИ Дроболус остается пока открытым, при этом рано сбрасывать со счетов существование целого класса фракийских имен на u- основу. Таков только один пример, иллюстрирующий трудность отбора фракийского ономастакона в Северном Причерноморье. В прошлом ученые разных стран пытались это сделать четыре раза. Первым Дж. Матееску [111] предлагал идентифицировать как фрако-гетские 116 северопонтийскчх антропонимов, позже И. И. Руссу исключил из их числа некоторые определенно иранские, оставив 98 антропонимов. Чуть раньше румынского историка чешский языковед Л. Згуста уверенно отобрал 34, оставляя под вопросом еще 12 „иранофракийских" имен, а также два этникона, точнее этнонимических антропонима. Сразу же нужно обратить внимание, что три четверти фракийских имен из списка И. И. Руссу зафиксированы на Боспоре, у Л. Згусты, соответственно его градации, — 31 и 7 (и один этникон).

Свой список предложил и украинский ученый В. П. Петров [112], который, высказываясь против традиционного признания скифов как союза прежде всего ираноязычных племен, выделил особую „скифско-фракийскую антропонимию" без должного расчленения. Эта попытка не получила признания из-за множества ошибок и методической предвзятости автора. Вместе с тем, В. П. Петров заметил интерферентную близость скифской и фракийской ономастики (симбиоз фракийских и иранских корней в общих композитах, сходство, рефлексий от одного индоевропейского корня). Эта близость отразилась и на материальной культуре обоих этнических массивов, особенно начиная с IV в. до н. э., что нашло выражение во взаимопроникновении характерной лепной керамики, предметов вооружения, торевтики и т. д. Подавляющая часть фракийских антропонимов в Северном Причерноморье обнаружена на эпиграфических памятниках первых веков новой эры. Основная часть имен относится к Боспору, поэтому можно предположить опосредованное влияние гетов на Боспор через позднескифское царство. Такое опосредованное проникновение коснулось не только керамического комплекса позднеантичного государства, но в определенной мере затронуло и его антропонимию. Доказать это трудно ввиду явной незначительности данного явления: ведь количество фракийских антропонимов на Боспоре вместе со спорными не превышает 60—65, а это составляет лишь 1% от столь разнообразной просопографии царства. К тому же женитьба Аспурга на фракийской принцессе Гипепирис дает больше оснований считать „боспорских" фракийцев выходцами непосредственно с Балкан (как свиты, военных отрядов и т. п.). А может быть оба процесса или явления имели место независимо друг от друга.

[Previous] [Next]
[Back]

52. Ф у р м а н с к а я, А. И. Античный город Тира. — В: Античный город. М., 1963, 45—50.

53. К n i р о w i t s с h, Т. Untersuchungen zur Keramik romischer Zeit aus den Griechenstadten an der Nordkuste des Schwarzen Meeres. I. Die Keramik romischer Zeit aus Olbia in der Sammlung der Ermitage. Materialen zur romisch-germanischen Keramik. IV. Frankfurt-am-Main, 1929, tab. VII 4, 5, 9; Бураков, А. В. Козырское городище рубежа и первых столетий н. э. Киев, 1976, 86—94 113—116 табл. VI/2, 6, 7, 19; VII/12, 18, 19, 32, 34; XII 3—6.

54. М а р ч е н к о, К. К. Классификация лепной керамики Ольвии второй половины VII—I вв. до н. э. — ВДИ, 1975, 2, 70—76.

55. М е р п е р т, Н. Я. О связях Северного Причерноморья и Балкан в раннем бронзовом веке. — КСИА, 105, 1965, 10—20.

56. М а р ч е н к о, К. К. Лепная посуда V—III вв. до н. э. с городища у ст. Елисаветовской на Нижнем Дону. — СА, 1972, 1, 129—130.

57. С о р о к и н а, Н. П. Материальная и духовная культура. Стеклянная посуда. — В: Античные государства Северного Причерноморья.'М., 1984, с. 233.

58. П о г р е б о в а, Н. Н. Цит. соч., с. 136, рис. 5/8, с. 137, рис. 18/6, с. 140, рис. 15/10. 16/9, с. 10, рис. 43/5, с. 208, рис. 37/I-II, рис. 44/10-12, 211-214, 42/7, 34/3. 245-246.

59. Т а м же, с. 140, 213, рис. 43/5.

60. Д а ш е в с к а я, О. Д. Цит. соч., с. 252, рис. 1/9 — III—II вв. до н. э., с. 264, рис. 0/13 — II—III вв. н. э.; С ы м о н о в и ч, Э. А. Население столицы позднескифского царства. Киев, 1983, 50—51, 80, табл. 11/8 — 1 в. до н. э. — нач. в. н. э.; С о р о к и н а, Н. П. Цит. соч., с. 233.

61. В ы с о т с к а я, Т. Н. Неаполь. . . , 118—119, рис. 52/213->19,20.

62. Г о л о в к о, И. Д. и др. Цит. соч., с. 72, рис. 2/9.

63. К р ы ж и ц к и й, С. Д., И. Б. К л е й м а н. Цит. соч., с. 33, рис. 10.

64. К n i р о w i t s с h, Т. Цит. соч, tab. VII, 4, 9.

65. Б у р а к о в, А. В. Цит. соч., 113—116, табл. XII 3—6.

66. П о г р е б о в а, Н. Н. Цит. соч., 140—141, рис. 16/9. 10, с. 213 рис 42/7; В я з ь м и т и н а, М. И. Цит. соч., 127—128, рис. 5/5, 6.

67. В я з ь м i т i н а, М. I. Цит. соч., 136—138, рис. 65/26, 67/11.

68. К о р п у с о в а, В. Н. Некрополь Золотое, 45—46, рис. 12/8, с. 100, 130, табл. XVIII 21.

69. А р с е н ь е в а, Т. М. Погребальный обряд. — В: Античные государства Северного Причерноморья. М., 1984, с. 316, табл. CXXVa.

70. А р с е н ь е в а, Т. М. Лепная керамика Танаиса. II. Горшки. — МИЛ, 154, 1969, 202—203.

71. Б л а в а т с к и й, В. Д. Пантиканей. Очерки истории столицы Боспора, М., 1964, 136—137, 189.

72. С о р о к и н а, Н. П. Цит. соч., с. 233, табл. CL 26, 32.

73. К а с т а н а я н, Е. Г. Лепная керамика боспорских городов. Л., 1981, 63— 66.

74. Д а ш е в с к а я, О. Д. Цит. соч., 250—252, рис. 1/9—11; В ы с о т с к а я Т. Н. Неаполь. . . , 116—118, рис. 49 (тип 7).

75. К а с т а н а я н, Е. Г. Цит. соч., 66—68.

76. Т а м  же, 68—69.

77. Т а м  ж е, 124—127; М а р ч е н к о, К. К. Фракийцы. . . , 149—162.

78. В и н о г р а д о в, Ю. Г. Варвары в просопографии Ольвии IV—V вв. до н. э.— В: Демографская ситуация в Причерноморье в период Великой греческой колонизации. Тбилиси, 1981, 131—147.

79. Б е л е ц к и й, Д. А. О собственных именах с новонайденных ольвийских надписях. — СА, XXVIII, 1958, 72—82 и др.

80. Л а п и н, В. В. Экономическая характеристика Берсзанского городища. — В: Античный город. М., 1963, с. 32, 38; Греческая колонизация Северного Причерноморья. Киев, 1966, с. 162 и сл.; Б е р д н и к о в, А. Ф. К вопросу о лепной керамике „скифского тяпа". — Ученые записки МОПИ им. Н. К. Крупской, 288, 1971, 13, 33—39.

81. М а р ч е н к о, К. К. Комплекс лепной керамики поселений Северного Причерноморья VII—V вв. до н. э. —В: Демографская ситуация в Причерноморье. Тбилиси, 1981, 93—100: Концетрация лепной керамики в Ольвии второй половины VI—I вв. до н. э. — СА, 1972, 4, с. 67; К а с т а н а я н. Е. Г. Цит. соч., 4—11; Охотник о в, С. Б. О характере. . . , с. 53; Д и а м а н т, Э. И. Цит. соч., с. 140.

82. В л а х о в, К. Тракийски лични имена. Фонетично-морфологични проучвання. — Studia Thracica, 2. С., 1976, 13—15 сл.

83. В и н о г р а д о в, Ю. Г. Варвары. . . , 132—133, 135.

84. I Р Е, I², № 214, около 330 г. до н. э.

85. M e л ю к о в а, А. И. Скифия. . . , 105—106.

86. I S M, I, p. 45.

87. М а р ч е н к о, К. К. Фракийцы. . . , 158—159.

88. К н и п о в и ч, Т. П. Население Ольвии в V1—I вв. до н. з. по данным эпиграфических источников. — МНА, 50, 1956, 125—126.

89. НО, No 72, 74; Белецкий, А. А. Благосклонно внемлющий Герой в Ольвии. — ВДИ. 1969, 1, 155—160.

90. Л а п и н, В. В. О принципах. . . , с. 40 — срв. высказывания его же: Греческая. . ., 191—200.

91. В и н о г р а д о в, Ю. Г. Варвары в просопографии Ольвии VI—V вв. до н. э. — В: Местное население Причерноморья в эпоху Великой греческой колонизации. Материалы II Всесоюзного симпозиума по древней истории Причерноморья в Цхалтубо. Тезисы докладов и сообщений. Тбилиси, 1979. 11; М а р ч е н к о, К. К. Концентрация. . . , 59—67.

92. Б л а в а т с к а я, Т. В. Очерки политической истории Боспора в V—VI вв. до н. э. М., 1959, с. 29, 38.

93. I К, 18, I, № 286; I М М, р. 187.

94. С I L, VI, 31851.

95. D е t s с h е w, D. Die thrakischen Sprachreste. Wien, 1976, p. 285.

96. V l a h о v, К. Nachtrage und Berichtungen zu den thrakischen Sprachresten und Rueckwoerterbuch. — ГСУ ФФ, LVII, 2, 1963, p. 252; Z g u s t a, L. Kleinasiatische Per sonennamen. Prag; 1964,.§ 857; F о l, A. Les Thraces dans l'Empire romain d'Occident (Ier-IIIe s.). — ГСУ ФИФ; LVIII за 1964, 3, 1965, А № 30.

97. Ф р о л о в, Э. Д. Тирания в Гераклее Понтийской, — В: Античный мир и археология. Саратов, 1974, 123—125; Е л ь н и ц к и й, Л. А. Скифия евразийских степей. Новосибирск, 1977, 49--50.

98. Z g u s t a, L. Die Personennamen griechischer Stadte der Nordlichen Schwarzmeerkueste. Praha, 1955, 293—303.

99. Kretschmer, P. Einleitung in die Geschichte der griechischcn Sprache. Gottingen, 1896, 171—243.

100. Н е р о з н а к, В. П. Палеобалканские языки. М., 1978, с. 9, 11 сл.

101. Т а ч е в а - X и т о в а, М. Преселници от Мала Азия, Сирия и Египет и тяхното участие в икоиомическия и културния живот на Долна Мизия и Тракия. (автореф. канд. дис.). С., 1969, 1—10: Т а с е v a - Н i t о v а, М. Population et onomastique d'Asie Mineure en Mesie inferieure. — Pulpudeva, 2. Sofia, 1978, 81—88; Fol, A. Noms propres et noms de lieux thraces dans l'Empire romain d'Occident. Corrigenda. — Pulpudeva. 2. Sofia, 1978, 41—42; M i h а j l о v, G. Les Thraces en Egypte. — LB, XIII, 1968, 1, 31—44; Population et onomastique d'Asie Mineure en Mesie inferieure. — Pulpudeva. 2. Sofia, 1978, 68—80; D a u x, G. Population et onomastique d'Asie Mineure en Maccdoine. — Pulpudeva. 2. Sofia, 1978, 89—93; B e s e v l I e v ,V. Kleinasiatische Personennamen in den spaetgriechischen und spaetlateinischen Inschritten aus Scythia Minor, Moesia Inferior und Thracia. — Pulpudeva. 2, Sofia, 1978, 94—98.

102. R u s s u, I. I. Elementele traco-getice in Scitia si Bosporul Cimmerian. — SCIV, 1958, 2, 303—335.

103. Г и н д и н Л. А. Древнейшая ономастика Восточных Балкан. С., 1981, с. 12 сл.

104. М i h а i l о v. G. Rapports onomastiques entre les regions de l'Est des Balkans et l'Asie Mineure. — Actes du I Congres international des etudes balkaniques et Sud-Est europeennes. VI. Sofia, 1968, 549—555.

105. I P Е, II, 144 = К Б Н. No 179.

106. S u n d w a l l, J о h. Kleinasiatische Nachtrage. Helsinki, 1950, p. 285; Z g u s t a, L. Die Personennamen. . , § 314.

107. Z g u s t a, L. Die Personennamen. . . , § 580.

108. Б л а в а т с к и й, В. Д. Об этническом составе населения Пантикаиея в IV—III вв. до н. э. — СА, XXVIII, 1958, с. 103.

109. Г и н д и н, Л. А. Цит. соч., с. 13 сл.

110. М a s s о n, О. Rez. — Kratylos, 1957, 2, 165—166.

111. М а t е е s с u, G. G. Nomi tract nel territorio scito-sarmatico. — ED, II, 1924, 223—238.

112. П е т р о в, В. П. Скiфи. Мова i етнос. Киiв, 1968, 115—148.