В науке все находки коллективны; невольно ловишь себя на этой мысли, занимаясь даже такой отдаленной материей, как название Азовского моря, мелькнувшее единственный раз у Плиния: Tanaim ipsum Scythae Sinum vocant, Maeotim Temarundam, quo significant materm maris, "сам Танаис скифы называют Sinu-, (а) Меотиду – Temarunda, что (на их языке) означает 'мать моря'" (Plin. Naturalis historia VI, 20).

Прозорливый А.И. Соболевский сделал первый шаг в идентификации структуры названия Temarunda, выделив в нем компонент teт- (у Соболевского: Тат-, Тата-) и, предположив связь его с корнем, обозначающим темноту, черноту (А.И. Соболевский. Русско-скифские этюды. VII. Там – Черное море // ИОРЯС XXVI, 1921. С. 37 и сл.). Но то, что русский ученый счел это постулируемое Тат названием Понта, Черного моря у скифов, следует отнести уже к его заблуждениям. Это показал не кто иной, как М. Фасмер в том же 1921 г., не зная, естественно, об одновременной публикации Соболевского. Этюд Фасмера тоже посвящен названию Черного моря, а его вывод с тех пор вошел в число незыблемых достижений индоевропейской этимологии: согласно Фасмеру, греч.  отражает иранское (скифское) *axaina- 'черный, темный' в применении к Черному морю (M. Vasmer. Osteuropaeische Ortsnamen: 1. Das Schwarze Meer // Acta et Commentationes Universitatis Dorpatensis. Serie 1, Bd. 1, Nr. 3, 1921, стр. 3 и сл.).

Таким образом, проблема названия Черного моря у  с к и ф о в  была решена; им не могла быть форма tет-/tат-. Яркое фасмеровское открытие, темный характер цитированного места у Плиния привели к тому, что толкование Соболевского как-то не привлекло внимания, но нам еще придется к нему вернуться. В течение долгих десятилетий этимология терялась в догадках над плиниевским Temarunda, "названием Меотийского озера у скифов", признавая его неясным (см. сводку неубедительных существующих объяснений в кн.: M. Vasmer. Untersuchungen ueber die altesten Wohnsitze der Slaven. I. Die Iranien in Suedrussland, Leipzig, 1923 = M. V-r. Schriften zur slavischen Altertumskunde und Namenkunde. Bd. I. Berlin, 1971, стр. 166). В западноевропейской, в частности – немецкой, науке название Temarunda сохранило эту репутацию до сегодня, ср., напр., книгу: G. Schramm. Nordpontische Stroeme. Namenphilologische Zugaenge zur Fruehzeit des europaeischen Ostens (Goettingen, 1973, стр. 184). Впрочем, именно последние десятилетия принесли некоторые новые данные в изучение формы Temarunda, ускользнувшие и на этот раз от внимания западноевропейских ученых. В 1962 г. к загадочному Temarunda обратился Б. Надель, который в процессе поисков хеттских элементов в севернопонтийской ономастике, опираясь на значения 'мать' и 'море' у Плиния (см. выше), предложил членение tе (союзное слово) + ma 'мать' + (хетт.) aruna- 'море' + некий компонент -dam (Б. Надель. Черноморско-хеттские ономатологические связи (к постановке вопроса) // Rocznik orientalistyczny. T. XXVI, zesz. 1, 1962, стр. 129).

К сожалению, бо'льшую часть сложного построения Наделя придется отвергнуть: начало названия с союза, основанное будто бы на неправильном понимании при записи слов туземного информатора "и Марундам"; произвольное толкование элемента -dam; общая малая вероятность порядка постулируемых при этом слов-морфем и следования их значений 'и' + 'мать' + 'море' +? (типологически ожидалось бы 'море' + 'мать'). Но вычленение в составе Temarunda основы, родственной хетт. aruna- 'море', у Наделя следует признать удачным. Правда, лингвоэтническая принадлежность названия Temarunda становится в результате остродискуссионной.

Здесь самое время вспомнить об идентификации Соболевским Temarunda и *tem- 'темный, черный' (см. выше), которая осталась, по-видимому, неизвестной также и Наделю. Отсюда следующий естественный шаг: одновременное выделение сразу двух основ в составе Temarunda, а именно *tem-arun-, что должно означать 'темное, черное море'. Речь идет о Черном море, и это совершенно естественно, так как само Азовское море в древности морем не называлось, но интересно отметить, что в его названии содержалось указание на единственное море – Черное море. Эта ономасиологическая модель была, надо полагать, весьма устойчивой, как и в случае с Черным морем, с тем отличием, что, если последнее устойчиво именовалось на различных языках 'темное, черное море', то Меотида, Меотийское озеро, Азовское море обозначалось как 'мать моря', 'кормилица моря'. Единственно верную этимологию названия  'Меотида':  'мать, кормилица', ср. еще греч.  'мать Понта' – о Меотийском озере, хорошо знали и правильно объясняли (от притока избыточных пресных вод, изливающихся в Черное море) еще в древности. В этой греческой номенклатуре для нас проступают местные туземные следы. О традиции понимания этой устойчивой древней семантической модели ранних названий Азовского моря говорит нам случай обозначения данного водоема как Рождественаго блата (калька греч.  в русско-церковнославянском переводе "Похвалы священномученику Фоке" (см. В.В. Латышев. Древности Южной России. Греческие и латинские надписи, найденные в южной России в 1895 – 1898 гг. СПб., 1899. С. 32 – 33).

Прежде чем охватить единым взором все название Temarunda и получить тем самым окончательную поддержку для вычленения tem-arun 'Черное море', несколько слов об этом последнем. На каком языке могло так называться Черное море? Ясно, что перед нами индоевропейское название. То, что это не могло быть скифское и вообще иранское название (ввиду общеиранского распространения слова *axaina - 'темный, черный'), кажется, ясно. Общность с хетт. aruna- 'море' носит, как увидим далее, не более чем изоглоссный характер и соседними компонентами особо не подкрепляется (ср. здесь tem- 'темный, черный', при отличном хетт. dankui- в тех же значениях). Следовательно, *tem-arun- – это не хеттское название Черного моря. Нет оснований считать его и фракийским, хотя фракийские включения (главным образом, династические имена) в ономастику Боспорского царства известны, и хотя с фракийским ассоциируется, скажем, киммерийский. Определенные сочувственные замечания на этот счет можно встретить, например, в работах того же Наделя.

Во всяком случае, выявленная предшествующим исследованием устойчивая семантическая модель 'темное, черное море' для обозначения Понта должна была реализоваться у фракийцев способом, отличным от *tem-arun-, поскольку известно, что 'черный' фракийцы обозначали с помощью *kers-, а 'море', надо полагать, – как *таr-/*тоr-, т.е. так же, как в славянском, германском, кельтском, латинском (сюда, по-видимому, можно отнести Morimarusa ‘mortuum mare’, Plin. NH IV, 95, которое автор приурочивает к Северному океану, тогда как оно находит удивительные отзвуки на северной дако-фракийской периферии в виде венг. Marmaros, рум. Maramure; сюда же тяготеет, кажется, одно из названий Мраморного моря – тур. Marmara что может отражать удвоение фрак. *mar- ‘море’). Таким образом, ставя вопрос о фракийском названии для Черного моря, мы могли бы выдвинуть пробную реконструкцию *kers-mar-. Говоря о киммерийцах, мы располагаем единственным более или менее достоверным языковым фактом – их этнонимом , который на фракийской языковой почве мог бы иметь вид и значение *kir-(s)-mar-o- 'черноморские'. Для нас здесь важен еще один отрицательный аргумент, а именно: *tem-arun- 'Черное море' не было ни киммерийским названием, ни хеттским, ни иранским (скифским).

Здесь вырастают перед нами новые трудности, о которых нельзя не упомянуть особо. Как быть, например, с контекстом у Плиния, где ясно сказано, кому принадлежит название Temarunda: Scythae ... vocant (см. выше). Итак, кто же были эти скифы, если наш материал говорит о том, что это не могли быть скифы. Плиний писал в I в. н.э., компилируя свои сведения из разных источников. Его Scythae 'скифы', безусловно, – очень широкое понятие, дань тогдашней литературной традиции. Любопытно, что в его сочинении фигурируют "скифские" глоссы. При этом писатель приписывает языку "скифов" самые разнообразные слова. Справедливости ради отметим, что некоторые из них, как установлено, действительно являются иранскими. Ср., напр., Plin. NH, VI, 50: ... Scythae ipsi Persas Chorsaros et Caucasum Croucasim, hoc set nive candidum... "Сами скифы (называют) персов Chorsar-, а Кавказ – Croucasi-, т.е. 'белый от снега'". Что касается первой из глосс, то это, конечно, иранское, точнее даже персидское *xor-sar- 'петушиная голова', 'красная голова', аналог. тур. qizilba 'красноголовый (о персах)' о чем в целом верно см. уже В.И. Абаев, Осетинский язык и фольклор. М., Л., 1949. С. 181 (правда, первая часть названия В.И. Абаеву была неясна; между прочим, Эйлерс и Майрхофер, занимаясь этим этнонимом много лет спустя после Абаева, проявили неосведомленность, см. W. Eilers, M. Mayrhofer. Namenskundliche Zeugnisse der indischen Wanderung? Eine Nachpruefung // ‘Die Sprache’. VI. 1960, стр. 116). Итак, в данном примере Плиний вложил в уста "скифам" форму персидского типа – xor(os) < ир. *xraos- 'петух'. Но уже другая глосса той же цитаты – Croucasim, hoc est nive candidum – увязывается в литературе с более ранним иранским (т.е., возможно, скифским) *xrohu kas- 'блестящий лед' (см. W. Eilers, M. Mayrhofer. Указ. соч. С. 116 – 117)[* См. у нас в дальнейшем попытку установить другую, индоарийскую этимологию плиниевского имени Кавказа.]. Наконец, как "скифская" глосса подается у Плиния и такое, например, слово: Huius generis et feminas in Schythia, quae Bitiae vocantur... (Plin. NH VII, 17) "Такого же рода (т.е. чарующие взглядом) есть женщины и в Скифии, которые называются bitia-”. Действие чар было убийственное в буквальном смысле (ср. о том же послеплиниевский компилятор Солин), чем и продиктовано наше отнесение глоссового bitia- к и.-е. диал. *bh- 'бить, убивать', кстати, неизвестному ни в иранском (в том числе скифском), ни в индоарийском, ни в хеттском (в них представлено продолжение и.-е. *ghen- 'убивать').

Итак, на конкретном материале мы строим свое убеждение о смешанном характере языкового содержания понятия Scythae у Плиния, о том, что этим понятием расширительно охвачены также откровенно псевдоскифские, т.е. нескифские глоссы вроде Bitiae – выше. Такой псевдоскифской глоссой мы считаем и плиниевское Temarundam 'martem maris'.

О Плинии как компиляторе существует целая литература. Справедливо полагают, что большинство его источников – греческие (см. K.G. Sallmann. Die Geographie des aelteren Plinius in ihrem Verhaeltnis zu Varro. Versuch einer Quellenanalyse. Berlin; New York, 1971. Р. 49). Относительно многих имен у Плиния без лишних слов ясно, что они представляют собой латинскую транслитерацию греческих форм, ср. Pyrra, Toretae, Cephalotomi и другие. Но было бы неверно все сводить к греческому посредству. Источники негреческого происхождения исчислялись у Плиния, по-видимому, единицами, могли даже носить характер весьма индивидуальной информации, а проистекающие из них данные, естественно, скорее всего должны были попадать в разряд гапаксов. В этой связи нельзя не вспомнить о предположении М. И. Ростовцева, что некоторые новые сведения дал Плинию царь Митридат, долгое время живший в Риме (см. М. И. Ростовцев. Скифия и Боспор. Критическое обозрение памятников литературных и археологических. Л., 1925. С. 54). "Скорее ему (Митридату. – О. Т) обязан Плиний частью тех интересных сведений, которые он сообщает в § 19 о мэотских и сарматских племенах.

Характерно, что только здесь он упоминает местные имена для некоторых географических названий (для Танаиса и Мэотиды) ..." (М. И. Ростовцев. Там же). И далее: "...Сопоставления Плиния, взятые из разных источников, не отличаются стройностью и систематичностью и еще более запутываются тем, что он скомбинировал с ними данные этнографического характера, может быть, полученные им от царя Мифрадата Боспорского" (М. И. Ростовцев. Указ. соч. С. 56). Естественно предположить у Митридата VIII Боспорского какое-то знакомство с языком населения Боспорского царства. Основой этого последнего был азиатский берег Меотиды (Азовского моря), сплошь заселенный от Боспора Киммерийского до Танаиса (Дона) синдами и родственными им меотскими племенами. В европейской части Боспора имелись тавры, возможно, родственные, судя по некоторым данным, упомянутым синдо-меотам. В городах, само собой разумеется, существовала влиятельная прослойка эллинов и эллинизированного населения. Самое любопытное то, что скифов в собственном смысле в Боспорском царстве (особенно в его азиатской части) почти не было. Они жили в степной части Крыма и к северу от него, и в литературе достаточно писалось о противостоянии понятий "Боспор" и "Скифия". Сарматизация боспорских территорий с востока – вторичное и относительное более позднее явление, поэтому мы можем сказать, что и исторические, и этнографические материалы свидетельствуют, в свою очередь, против скифской языковой принадлежности местных названий Temarunda 'Азовское море' и Sinu-(s) 'Дон'.

Мы знаем, что и в более поздние эпохи наименование языка – вещь весьма относительная и крайне зависимая от господствующих традиций. Эллинистическая традиция с ее расширительным пониманием и идеализацией скифов и безусловные эллинско-иранские связи царя боспорского объясняют нам положение дела с гапаксами Temarunda и Sinu-. Суть же дела заключается в том, что название Temarunda 'Меотийское озеро' получает объяснение как выражение на языке коренного населения Боспорского царства, т.е., вероятно, на синдо-меотском языке, и читается нами в соответствии с вышеизложенным как *tem-arun-da- 'кормилица Черного моря', причем последний компонент мы понимаем как *d(h)- < и.е. *дh- 'кормить (грудью)'. Синдо-меотский этнос был, очевидно, индоевропейским. Больше того, не будет противоречием известным фактам, обсуждать которые здесь подробно нет возможности, если мы вновь поставим старый вопрос о праиндийской, индоарийской принадлежности синдов, т.е. об "индийцах на Кубани", говоря словами Кречмера, который в слишком краткой статье 1943 г. и на слишком скудной фактической базе не то, чтобы впервые выдвинул, а скорее возродил названную идею, имевшую хождение с давних времен. Здесь нет места, чтобы останавливаться на последующей реакции гиперкритицизма со стороны некоторых авторов. Обо всем этом – в другое время.

Подводя итоги настоящему сообщению, выделим специально то обстоятельство, что, помимо корневых морфем *tem- 'темный, черный' и *da- 'кормилица', которые встречаются в той или иной функции и в других индоевропейских языках, в том числе – иранских, в составе Temarunda отмечено *arun- 'море' не известное иранцам (ср. иранское название моря *zraya-), но известное, кроме хеттов (см. выше), также праиндийскому. Ср. др.-инд. a'ra- 'пучина', родственное хетт. aruna - 'море' (см. Mayrhofer I. С. 51). И древнеиндийское название пучины, и хеттское название моря – отглагольные производные, ср. др.-инд. o'ti 'подниматься' и хетт. arnu 'двигать' (Mayrhofer I. С. 122; J. Friedrich. Hethitisches Woerterbuch. 1. Lieferung. Heidelberg, 1952, стр. 32, 33). Данное словопроизводство элементарно правдоподобно и опирается на свойства реалии – моря, во всяком случае – в человеческом восприятии. Море, особенно наблюдаемое с некоторого возвышения, с горы, поражает воображение прежде всего как вздымающаяся к небу гладь. Таков, видимо, общий мотив, объединяющий внутреннюю форму таких названий моря как хетт. aruna-, др.-инд. a'ra-, синдомеот. *arun- и названий моря с другой этимологией. В качестве аналогии можно привести дат., норв. hav 'море', шв. haf то же, этимологически тождественное др.-исл. haf  'п о д н я т и е' и нем. heben 'поднимать' (см. H. S. Falk und A. Torp. Norwegisch-daenisches etymologisches Woerterbuch. I. Teil 2. Aufl. Heidelberg, 1960. S. 385 – 386: "Слово... указывает либо на выпуклую форму морской поверхности, либо на волнение"). Еще одна аналогия – русск. пучина от пучить; ср. еще др.-русск. Анъдриатинска пучина 'Адриатическое море' (Ипат. л. 3 = ПСРЛ, т.II, вып. 1. Изд. 3. Пг., 1923, стр. 3). Другой вариант альтернативного этимологического осмысления упомянутого выше *arun- 'море' в связи с и.-е. *or- 'поднимать' - 'волнующееся, вздыбленное море' (ср. Falk-Torp – выше), понятое как 'в ы с о к о е ', ср. англ. the sea heaves, high sea – о бурном море, франц. la mer est haute 'море волнуется' (букв. 'море – высокое'). Такова специфика этого индоевропейского регионального обозначения моря (сложившегося, видимо, близ Понта и приуроченного первоначально, вероятно, к Понту), в отличие от цветового термина и.-е. mori-/mari-.

Конечно, плиниевское Temarunda, возможно, лишь приблизительно передает такие тонкие особенности туземного выражения как качество и количество гласных, поэтому лучше воздержаться от стремления сделать все выводы на ограниченной базе. Однако включить проблему Темарунды в изложенном новом свете в круг проблем особого индоевропейского – неиранского – субстрата в Северном Причерноморье и Приазовье представилось существенным. Обобщения целесообразно отложить до более полного обозрения материала в будущем. Несколько предрешая этот возможный будущий итог, отмечу, что уже сейчас, при всей скудности данных, можно, опираясь на доступный эпиграфический и ономастический материал из этих районов, предположительно говорить об особом индоевропейском языке синдо-меотских племен восточного Приазовья и Таманского полуострова с наличием в нем черт, противопоставленных иранским языковым особенностям как в лексике, так и в словообразовании и фонетике. Из фонетики упомянем сохранение s этимологического (ир. x, h), рефлексацию и.-е. k's как *k (ир. ), ср. соответственно этноним главного племени  и плиниевское Sinu- 'Танаис', которое мы читаем как *Sindu- (= др.-инд. si'ndhu-) в первом случае и синд. ЛИ  (*taksa- = др.-инд. takа, при ир. taa-), МН  'Святой порт', на Кавказском побережье, теп. Геленджик (*ni-kak-in 'находящийся в укромной (?) бухте' = др.-инд. ni’-kaka- при ир. *kаa-) - во втором случае. Из лексики, также обнаруживающей ряд созвучий именно с индийским словарем, отметим реконструируемое синдомеот. *amb- 'вода', *dand- 'камыш', *sar- 'женщина'. Однако все эти и им подобные данные заслуживают специального анализа, которым мы займемся в дальнейшем.

[Back]